[indent] Старый матрас скрипит от любого движения — это скрипят тонкие длинные стволы сосен, покачивающихся под порывами теплого, медового апрельского воздуха. Андромеда вытягивает ноющие руки, тянется пальцами к скрывающимся под облаками колючим кронам, и костяшки греют солнечные зайчики, пробивающиеся откуда-то свысока. Она жмурится, изящно изворачивая кисти, пытаясь поймать шустрые лучи в вечно замерзающие в этом огромном холодном доме ладошки, и сильно вздрагивает, вырываясь из сна, когда раздается стук в дверь.

[indent] Наваждение улетучивается, будто подхваченный ветром одуванчик, и взгляд светлых глаз фокусируется на причудливой лепнине, украшающей высокий потолок, а затем медленно, как луч маяка, двигается в сторону дверного проема. На пороге распускается самый ранний цветок в поместье Блэк — солнце только недавно встало, а Нарцисса уже сияет свежестью и красотой, а в данную минуту еще и плохо скрываемым энтузиазмом. Но рядом нет матушки, чтобы прохладным тоном сообщить ей о том, как пристало вести себя леди, и она буквально подлетает к постели Андромеды, проворно забираясь на нее с ногами и нависая над сестрой, разыгрывающей спящую красавицу.
[indent] — Проснись и пой, сестрица! — призывает она с той живостью, которую позволяет себе только в присутствии старших сестер. — Пора приводить тебя в порядок, сегодня наведается твой ненаглядный жених.

[indent] На последней фразе театр одного актера осыпается, как листва с деревьев, и Андромеда протяжно стонет. Из троих наследниц рода Блэк именно Нарцисса проявляла особый интерес к замужеству, и поскольку для собственного она пока была еще юна, все восторги припадали на Меду и Беллу. К тому же она находила Эйвинда «просто очаровательным», а потому не упускала шанса слегка поддразнить сестру, снедаемая светлой, но все же завистью. Андромеда же, в свою очередь, искренне завидовала сестринской легкости и в каком-то смысле даже наивности в этом вопросе. Впрочем, ложью было бы сказать, что сама Меда не была отчасти наивна в отношении своего будущего супруга, и в последнее время она задумывалась об этом все чаще.

[indent] — Ты шутишь, да? — пытаясь натянуть одеяло на себя с головой бормочет Андромеда. По какой-то причине ей хочется как можно дальше отложить пробуждение, отложить начало этого дня, течение которого не станет церемониться с ее желаниями и закончится встречей, мысль о которой вызывала в ней одновременно улыбку и тревожную, ватную пустоту в грудной клетке. — Эйвинд будет здесь только вечером, Цисси, угомонись...

[indent] Но не успевает она договорить, как в дверь снова стучат. Даже по этому звуку можно было понять, что по ту сторону стоит Друэлла и когда она, не дожидаясь никакого ответа, заходит в комнату (Нарцисса едва успевает принять более-менее достойную позу), выглядит она привычно строго и самую малость недовольно. Впрочем, последнее быстро сглаживается, когда она видит дочерей бодрствующими. Сухо выразив свое удовлетворение тем, что обе уже встали, она приказным тоном просит их собрать в теплице цветов для столовой, куда в скором времени подадут завтрак, после чего удаляется. Андромеде не остается ничего другого, кроме как выбраться из постели, прощаясь с последними нотками сладкого солнечного сна, цеплявшегося за подол ночной сорочки.

♦ ♦ ♦

[indent] Как и ожидалось, день пролетает практически незаметно. В почти непреодолимой тяге к свежему воздуху, перекочевавшей из сна в реальность, Андромеда пытается улизнуть из дома, но все ее попытки терпят поражение. Стены мэнора начинают давить все сильнее, а суетливость Нарциссы под конец начинает вызывать раздражение. Смягчается Меда только когда начинает близиться шестой час и сестра чуть ли не насильно усаживает ее перед своим туалетным столиком в твердом намерении сплести нечто потрясающее у нее на голове. Руки у Нарциссы мягкие и ласковые и на какое-то время Андромеда забывает о своих тревогах, что теперь довольно редко случается в этих стенах. Но мысли ее, до этого будто стянутые в тугой узел, напряженные, как и сама она, начинают вольно скользить, пробуждая в голове разные образы, неизменно сходясь к тому, что бредит душу. Осталось совсем немного до того, как подобные моменты окажутся колдографией, ограниченной рамкой собственной памяти — Нарцисса превратится в гостью ее нового дома, а сама она будет вынуждена стать хозяйкой, что, подобно Друэлле, плывет белесым призраком по коридорам особняка новой ячейки чистокровного общества. Андромеда содрогается, пытаясь напомнить себе о том, что Эйвинд — не ее отец, не восковая фигура с человеческим голосом и лицом, которая никогда не позволит себе загореться хоть какими-нибудь чувствами, грозящими превратить ее в свечной огарок. Он живой. Но отогнать от себя безрадостную картину отчего-то не получается, она вгрызается в сознание тем сильнее, чем ближе оказывается заветное событие.

[indent] Ах, Эйвинд, зачем же ты так поспешил. 

[indent] В этих раздумьях та самая тревожная пустота в груди лишь разрастается к тому моменту, как уже пора спуститься в гостиную. Из ниоткуда возникает домовой эльф, чтобы сообщить, что господин Эйвери прибыл и ожидает хозяйку Андромеду внизу. Но ей не привыкать брать в себя в руки и, уже появляясь на лестнице, она натянута, будто струнка, и безупречно мила. Редкий, но все же уже хорошо знакомый взгляд Эйвинда не застает ее врасплох, как не застает и оценивающий взгляд матери — Друэлла быстро понимает, что ситуация под контролем и не требует ее вмешательства, а потому ничего не говорит.

[indent] — Добрый, Эйвинд, — отзывается Андромеда негромким эхом на его приветствие, и замечает, что ей стало чуть спокойнее от звука его голоса. Потому она позволяет себе чуть эмоций напоказ — удивленно и одновременно облегченно выдыхает, слыша предложение о конной прогулке. Выдвигает его Друэлла, однако почему-то Андромеда уверена, что это вовсе не ее инициатива и, улучив момент, она дарит Эйвинду благодарную улыбку.

[indent] Ее вдруг воодушевляет, насколько в унисон ее собственному желанию выбраться из мрачного поместья звучит порыв юноши, но выразить это словами она может лишь спустя время, когда они оба уже оказываются в тени рощи, раскинувшейся к югу от гнетущего дома. Поглаживая Вель, свою любимую кобылу, по холке, Меда смотрит куда-то вдаль, сквозь деревья, чтобы не смущать Эйвинда своим взглядом. Ей трудно сказать точно, когда она заметила дискомфорт, начинавший сквозить в его движениях, стоило ей слишком долго держать с ним зрительный контакт, но как только явно это осознала — стала тактично пытаться избавить его от этого. С переменным успехом.

[indent] — Спасибо, что помог сбежать оттуда, — наконец произносит она, вновь слегка улыбаясь и зная, что Эйвинд это заметит. — Друэлла была бы недовольна, даже приди ты секунда в секунду, ей тяжело угодить. Но, думаю, это и так очевидно, — Андромеда хмыкает, чуть натягивая поводья и заставляя лошадь обойти дерево так, чтобы не разделяться со своим спутником. На мгновение она заминается, не зная точно, как ответить на последние слова Эйвинда, но потом роняет: — Я рада, что ты здесь.

[indent] Не то, чтобы это было совсем неправдой, но почему-то эти слова заставляют чувствовать себя неловко. В глубине души она понимает, что не ждала их встречи с тем трепетом, с которым могла бы. С тем, который, скорее всего, Эйвинд заслуживал. До того, как она увидела его в гостиной ей даже казалось, что лучше было бы застрять в этом вечном ожидании, тревожном предвкушении столкновения с этой реальностью, в которой она внезапно не знала, как себя вести. Она не хотела признаваться в этом Эйвинду, но все было гораздо проще до того, как он сделал ей предложение. Сейчас же каждое слово, каждое действие воспринимается сквозь призму будущего, которое будто высечено из мрамора — четкое и непоколебимое, оно не просто ждет их впереди, оно надвигается.

[indent] И пугает ее.

[indent] — Мне сегодня снился чудный сон, — в конце концов она решает увести разговор, пытаясь придать ему тот характер, что носили их прежние разговоры. Те, которые позволили ей на какое-то время искренне поверить, что они смогут быть вдвоем против остального мира. — Я была в лесу, отдаленно похожем на эту рощу, и в воздухе так пахло весной, что можно было бы упасть в обморок, — Андромеда улыбается, живо вспоминая ощущения. Ей часто снились яркие сны, которые оставались с ней еще долгое время — а в некоторых из них желала остаться она. — Ярко светило солнце и казалось, что я так далеко отсюда...

[indent] Она умолкает, все-таки не сумев сдержаться и обращая свой взгляд на Эйвинда. В который раз резко полоснуло ощущение, что она понятия не имеет, что творится у него в голове, и так отчаянно захотелось понять это, добраться до того сокровенного, что смогло бы снова подарить ей уверенность в том, что они с ним... имеют смысл.

[indent] — А о чем видишь сны ты, Эйвинд?

[indent] О чем грезишь по ночам.

текст поста тут

[indent] Такую апатию он ещё никогда не чувствовал.
[indent] Март оказался довольно холодным. С некоторых пор Бёрк стал ощущать холод намного острее, чем было раньше. Примерно, неделю он провел в Мунго, вокруг крутились колдомедики, со своими отварами, заживляя раны, да побочные эффекты недуга. Эта суматоха заглушала невероятную безысходность, - в какой-то степени даже была приятной. Мать и сёстры регулярно посещали мужчину, давно такой заботы не ощущал. Единственный человек, который всё же ни разу не пришел – это был отец. Умом легко понять, что старик просто винил сына в халатности и сетовал на то, что тот может остаться обузой для семьи, а никак не перспективным наследником семейного бизнеса и чистокровной фамилии. Вслух Перси всё же ничего не говорил, но будто бы читая мысли, матушка тогда сказала:
[indent] - Он переживает больше, чем ты думаешь.
[indent] Возможно. Но этих переживаний, как и откровенных чувств, тот никогда не показывал. Данную отвратительную черту характера сумел унаследовать сын, за что ни раз поплатился. Теперь он слеп. И это будто самый позитивный расклад из всех возможных.

[indent] Всё тело горело, никогда до сих пор он не чувствовал такой боли. Было ли для Лютного переулка нормой убивать людей, истязать, прямо в их собственной лавке? Никто и носом не повёл в сторону «Борджин и Бёркс», чтобы хоть какой-то отреагировать на вспышки света из их окон.
[indent] Довольно взрослая дама, на лице, которой были морщинки появилась перед ним насколько внезапно, что колдун, даже не успел закрыть их учётную книгу. Без особой церемонии, она наставила на него палочку. Попытки поговорить оказались тщетны, несколько витрин разбилось. Бороться с женщинами, - не входило в мнимый кодекс чести Бёрка. Видимо зря. Потом в него полетел флакон, разбившийся у ног и луч света из палочки. Сквозь боль, можно было услышать слова, которыми заговаривала его женщина. Она использовала не типичную для этих краёв магию, возможно, что-то с примесью восточных традиций.
[indent] В его лове начали возникать образы. Больше ничего нельзя было увидеть, услышать, он даже не мог закричать от той боли, которая накрыла. Стиснув зубы, мужчина скорчился на полу.
[indent] - Помнишь Изэбель? Помнишь, скотина? – женщина взяла его лицо в руки, заглядывая в пустые, побелевшие глаза. – Так вот, она потеряла ребенка. И это ваша вина, только ваша!
[indent] Действительно, примерно, восемь месяцев назад у него был роман с девушкой испанской наружности. Весьма непродолжительный, ведь Иззи оказалась замужней. И их застал её суженный. Девушка постоянно жаловалась, что муж с ней груб и очень редко бывает дома. Не от хорошей жизни, она решила пойти на предательство. Естественно, для Персиваля всё было не так серьёзно. К тому же, их непродолжительный роман, обрушил тот самый муж.
[indent] Видения, которые возникли у него в сознании, показали мужчине, как её муж избил Изэбель и видимо после этого… Тогда девушка ещё не знала, что уже была беременна. Этот случай разбил её душу и сердце. Иззи перестала реагировать на этот мир, перестала улыбаться. А её старшая сестра решила отомстить всем мужчинам, которые сделали это с ней.
[indent] В какой-то степени сестрица права. Он также был виноват, ведь наступил на те же грабли, в очередной раз. Сейчас, когда Рейна оказалась жива, было проще осознавать свои ошибки. Так, что возможно, он это заслужил?

[indent] Такую апатию он ещё никогда не чувствовал.
[indent] После Мунго, Бёрк на отрез отказался долго прибывать в родительском поместье и вернулся в родные скромные стены квартиры над лавкой. Прикрывая глаза в кромешной тьме, он вспоминал, что в тот злополучный день, его уберег от верной смерти друг. Мордред вовремя вернулся, вспышка, - и сумел остановить проклятье, да вот только… Какой-то эффект оно всё же возыметь успело. Персиваль ослеп. Зато некоторые другие чувства обострились, видимо сие закономерно.
[indent] Бёрк услышал по скрипу ступенек, что к нему кто-то поднимается. Действительно, кто бы это мог быть? В прочем, эту походку колдун узнавал и без каких-либо утрат. Борджин ходил максимально бесшумно, оттого заставлял прислушиваться к своему присутствию. Когда шаги прекратились, Перси понял, что тот уже был в его кабинете.
[indent] - Там на полке, в зеркальном шкафу есть бутылка огневиски, не мог бы ты мне её подать? – Мужчина сидел в кресле, спиной к выходу и перелистывал книгу, шуршание страниц как-то успокаивало. С тех пока, как его выписали, они с другом не общались на тему того, что нужно делать дальше. Бёрк старался избегать разговоров о своём недуге и уж тем более причине по которой он его заработал.
[indent] - А после, если у тебя не нашлось для меня какого-нибудь целебного зелья, лучше убирайся. – Пробурчал мужчина. В такие моменты он чрезвычайно был похож на своего отца. Упрямство так и разило из всех щелей.
[indent] Он глубоко вдохнул пыльный воздух кабинета.
[indent] - Эта скука и беспомощность меня убивает, Борджин. – Спустя минутную паузу, признался мужчина. Он вновь прикрыл глаза, надеясь, что, когда откроет, окажется зрячим. Как люди живут в кромешной тьме годами? Если подумать… Те, кто рождаются незрячими могут только мечтать о том, что могли бы видеть. Но те, кто теряет зрение… Теряют намного большее, ведь знают, что они потеряли.
[indent] - Что случилось с той женщиной, которая решила меня проклясть? – Обыденно интересуется он, будто бы стараясь перевести тему с «шутки» о его выздоровлении.

Алекто задумалась над словами Энид о том, что ей предлагают перейти на полную ставку, но она не представляла то, что ей придется бросать работу в Министерстве. Да, ей нравилась работа здесь, но все же Министерство Магии - более престижная деятельность для волшебницы, именно свои же предрассудки и останавливали Алекто полностью перейти на работу в издательство. С таким она еще бороться не научилась. Хотя именно сейчас ее более занимала ситуация, которое происходила перед ними. И эта рыжая мисс со странным именем Хекторина, и ее странный "милый" дворецкий-охранник создавали ощущение достаточно странной парочки. Алекто не удивилась бы, если бы оказалось, что Хекторина использует этого Эдварда еще и в постели, пока ее муж проводит время где-то на работе.

Хозяйку же этого причудливого местечка явно возмутили слова Энид о количестве Эдвардов в ее распоряжении. Она недовольна поморщила носик и встряхнула головой. Ее рыжие волосы, которые еще не успела застать седина, мягко упали на ее узкие плечи.

- Эдвард у меня один, - она сказала это, будто с гордостью, - один мой Эдвард прекрасно справляется с обязанностями. А насчет яиц - из республики Буркина-Фасо, конечно же. Прямо с родных мест мн доставляют рунеспур, а дальше я их уже сама развожу. Конечно, климат в нашей суровой Шотландии не так хорошо им подходит, но в Британии все еще хуже. Вы же оттуда, верно?

Хозяйка дома явно не очень поверила в историю Энид про открывание яиц какому-то непутевому мужчине, но сделала вид, что не обратила на это внимание. Когда же Эдвард принес чашечку чая, она мило улыбнулась ему и легким жестом указала на дверь. Эдвард вернулся на свой пост - охранять поместье этой странной мисс.

- Вы не представились? - она закинула ногу на ногу и взяла в руки чашку чая и блюдце, - напомните, как вас зовут?

- Лорелай, - Алекто тоже взяла в руки чашку чая, но пить не стала, - да, мы из Британии.

Своим настоящим именем она представляться не стала, боясь, что в ее родной Британии может всплыть что-то не то, связанное с этой странной историей. Пить же она не собиралась по причине того, что от чая шел весьма странный аромат. Алекто увлекалась зельями, поэтому с опаской относилась ко всем жидкостям, которые ей предлагают в чужом доме. Сама же мисс со странным именем чаем не брезговала и успела сделать уже несколько глотков.

Самой же Хекторине эта парочка казалась немного странным. Приехали за яйцами, но интересуются еще чем-то сторонним, еще и таким опасным. Она, конечно, обратила внимание на мешочек, который достала женщина постарше, но все же. Она решила проигнорировать фразу о том, есть ли в этом доме что-либо еще, но при упоминании картины, она заметно оживилась.

- Спасибо, - она почтительно кивнула, - это портрет моей дочери, прекрасная леди, мой муж, к сожалению, давно почил и мне пришлось обеспечивать ее самостоятельно. Она должна скоро вернуться, кстати. 

- Так что у вас еще есть? - Алекто была настойчива, но еще продолжала держать в руках чашку чая, - у нас есть галлеоны не только на яйца, мы бы рассмотрели и другие причуды вашего дома.

- Пока мои гостьи не отведают чая, - хозяйка легонько качнула головой, - не могу продолжать диалог, простите.

Алекто это насторожило, так как понятно было, что это не просто чай, но такая настойчивость от этой мисс только сильнее подтверждала догадки. Алекто аккуратно сделала один глоток, чтобы, если Алекто отключится, Энид смогла бы продолжить диалог. Через несколько минут у той закружилась голова, Алекто попыталась встать, но у нее не вышло. Алекто попыталась посмотреть на мисс, но никак не могла собрать глаза в кучу. Она находилась в смятении и нервно металась по дивану, иногда натыкаясь на Энид.

- Простите, - Хекторина мило улыбнулась Энид, - ваша спутница слишком грубо обошлась с моим Эдвардом, пришлось ее немного наказать. Не обращайте внимания, это всего лишь настойка, чтобы ее угомонить. Эффект скоро пройдет, она должна уснуть. Не волнуйтесь, в вашем чае ничего подобного нет. Как я понимаю, вы же здесь главная, верно? Поэтому с вами мне диалог и вести. Что вы спрашивали, повторите, пожалуйста.

Алекто же продолжала с открытым ртом метаться по дивану. Проблема была в том, что это был брат-близнец Эдварда. Настоящий же Эдвард болел и лежал дома. Эдвард номер два совершенно не разбирался в зельях и на кухне у него стояла достаточно трудная задача - подмешать все верно, вот только вместо усыпляющего зелья, он подмешал дурманящую настойку. Хекторина не знала о том, что это вовсе не тот Эдвард, к которому она привыкла, но разницы заметить так и не смогла. Награждать горячностью в такой ситуации Кэрроу явно было плохой идеей и стоило Хекторине жизни.

Когда же Алекто, вместо того, чтобы уснуть крепким сном, с кружащейся головой, смогла поднять с дивана, она достала волшебную палочку и направила ее на Хекторину. Алекто не совсем понимала, что вообще сейчас происходит, но знала, кто в этом виноват. Виновницей происходящего явно была Хекторина. У Хекторины же волшебной палочки при себе не было, для этого у нее был Эдвард, который все еще находился за дверью.

- Авада Кедавра! - Алекто произнесла это достаточно четко и из ее палочки вырвался зеленый луч света.

Дом озарила яркая вспышка, которая явно была видна всем магглам в округе, в том числе и Эдварду, который стоял за дверью. А так как Эдвард был не совсем настоящий, то к своим обязанностям он относился не так серьезно, как его брат, поэтому успел отойти в сторожку рядом с поместьем. В сторожке окон не было и вспышку света он заметил не сразу.

- Что здесь происходит? - Алекто резко поворачивалась из стороны в сторону, направляя палочку то на уже мертвую Хекторину, то на Энид, - Энид, эта женщина пыталась меня отравить, да? Я ее убила. Ты видела, да? Как голова-то кружится. А где ее Эдвард? Я его тоже убью. Кажется, она ошиблась в зелье.

Вот только со второго этажа послышались снова шаги и перед ними предстала женщина, которая была в точности похожа на Хекторину, но уже с волшебной палочкой в руках.

- Это третья служанка за неделю, - женщина явно была возмущена происходящим, - в моем доме, еще и с непростительным! Или вы думаете, что можно просто попасть в мой дом и убивать моих слуг? Я не такая глупая, чтобы сама общаться с подозрительными гостями. Все ваши галлеоны на стол и успокойте свою служку, пока я не упрятала ее сама лично в Азкабан.

Ведьма знала, что после ее ядов мало кто выживает, а посему позволила победоносно улыбнуться несчастному аврору, что сжимал рукоять кинжала над трупом Лича. Она была уверена, что он не справится и в предсмертных муках покинет сей мир. Сомнений не было, ни у кого. Она ошиблась. Уже аппарировав в госпиталь Святого Мунго, Забини проклинала себя в том, как оплошала, сняв маску с лица на месте преступления. Первый раз женщина вышла на поле боя, не скрываясь за спиной своего мужа, идя наперекор его словам, и так промахнуться. Она должна была оставаться в тени, помогать Джебхузе на стороне и не привлекать к себе внимания. Но так уж сложилось, что «вдова» не любит быть позади, она любит внимание к своей персоне, любит те слухи, которые вокруг нее порождают встречные и знакомые. Линде нравится улыбаться в лицо тем, кто ничего о ней не знает, но догадывается. Что же будет, если аврор уже кому-то что-то рассказал? Тут ей уже не помогут ни связи, ни влиятельность мужа. Брандт должен быть убит, Лорд не прощает ошибок.
Легкая нервозность не покидала ведьму до самого хлопка аппарации — на это дело вместе с Забини прибыла Беллатриса. Собственно, Линде было бы спокойнее, если бы начатое она завершила сама, но так уж карты легли — недоверие, пожалуй, подкосило ее репутацию в рядах Пожирателей, необходимо было теперь оправдать ожидания и вновь не ударить в грязь лицом.
Не обмолвившись ни словомс компаньонкой, скользнув ладонью под черную мантию, Бланш достала палочку и легкой поступью направилась в сторону палаты, где должна была находиться их «недобитая» жертва, ее негласный позор. Тратить время сейчас на яды Забини не рискнула, только решительные действия и хладнокровие, чего ей так не хватает, доведут дело до конца и, если потребуется, женщина готова испачкать свои руки в крови аврора, убедившись, что он ничего никому больше не скажет, для этого Линда приготовила трофейный кинжал мужа.
Больничный коридор был слабо освещен, а за окном по прежнему еще не светало, что было только на руку тем, кто пришел тайком вершить суд, скрываясь от правосудия. Решительно, на сей раз предвкушая свою победу, они приближались к палате и даже не были удивлены тому, что подле двери, на стуле, мирно задремав, сидел аврор. И дабы тот не успел очнуться или что-либо заподозрить, вызвать подмогу, предпринять, Забини, замерев в нескольких метрах от него, кинула склянку с дурманящим ядом, который должен будет замедлить действия противника и дать им фору. От звука разбившейся склянки, аврор мгновенно пришел в себя, было вскочил со стула, но что-то явно пошло не так. Закачавшись на месте, он пытается произнести заклинание, но Забини его опережает:
— Экспеллиармус, — в следующую секунду, защитник обезврежен, а женщина делает шаг в его сторону, — Авада Кедавра, — зеленый луч непростительного заклинания устремляется прямо в аврора, тут же заставляя его тело рухнуть на пол, словно мешок с чем-то, замертво. Взглянув на Беллатрису, нет, она не ждет одобрения и не ищит понимания в глазах другой женщины, Ислиинда просто проверяет. Перешагнув через труп, произносит, — Алохомора! — деревянная дверь с тихим скрежетом начнет медленно открываться, без промедления Забини пройдет внутрь помещения, где на больничной койке все еще без сознания лежит Брандт.

zella day – sacrifice  nf - paralyzed  billie eilish - lovely
[indent] Почему в такие дни, даже погода настолько дерьмовая? Англия решила напомнить, что настоящая зима в здешних краях настоящая редкость, а потому, смиритесь с январским дождем и водой, которая превращается в лёд под ногами. Жаль, что в лёд превращается, не только вода...
[indent] Эдгар лежал на постели в спальне, прикрывая руками лицо. Ладони зарылись в волосы, сжав их в кулаки. Глаза ощущали жуткое жжение, то ли от того, что в последнее время носил очки, чаще чем обычно, а возможно, причиной служили бессонные ночи.[float=right][/float]
[indent] Работа. Допросы. Журналисты, пытающие узнать, как можно больше подробностей. Вновь допросы. Эти письма, письма… Смерть Министра Магии. Орден Феникса и слова Дамблдора: «У тебя есть шанс всё исправить, мальчик мой». И кандидатура на пост Министра. Невыносимо. Есть ли у него действительно шанс всё исправить? Когда перед глазами одно – всё потеряно, по крайне мере для него точно. По крайней мере, так казалось первые несколько дней после смерти Эрис.

[indent] - Давай я помогу с вещами, нужно убрать то, что мешает тебе… - Она наверняка хотела добавить – спать. Но мужчина прервал сестру на полуслове, жестом показывая, чтобы та остановилась. Чрезмерная опека в его сторону, начинала по меньше мере расстраивать, по большей раздражать. Хотя Эдгар никогда не замечал за собой какой-то раздражительности и уж тем более желаний выплеснуть свои негативные эмоции на ком-то. Все эти эмоции были для него новинку. Наверное, потому, что никогда за свои тридцать пять лет, он ещё не переживал боль утраты, до такой степени, чтобы понимать, как нужно себя вести. Смятение – вот то, постоянное чувство, которое поселилось в сердце.

[indent] Безусловно, за время работы хит-визардом, приходилось довольно часто видеть погибших, - чаще всего это были невинные люди, иногда коллеги. Но Боунс никогда и представить не мог, что в его дом придёт смерть. Никогда. Наверное, в сущности никто, никто к подобному не может быть готов… Судьба-злодейка, предпочитает играть с нами злую шутку. Ведь, как ему однажды сказал один умный человек – мы понимаем свою истинную силу, только в момент критической слабости. Этот момент настал.
[indent] Сегодня он также не заснет. И сегодня не решится разобрать её вещи, которые по-прежнему, весят в шкафу. Эта постель, эта подушка пахнет Эрис, только её запахом; и закрывая глаза, он представляет, что ничего никогда и не было. Всё сон и фальшь, злая шутка. Но это не так, завтра Эдгар проснётся, и переживёт очередной страшный сон наяву.
• • • •
[indent] Всё случилось зимним декабрьским вечером. Эдгар слегка задерживался на работе, у них был комитет, на котором решался вопрос дополнительной поддержки оборотней и на сей почве вновь разыгралась довольно живая дискуссия, не в самом положительном ключе. Боунс знал, что ему ещё предстоит с помощью порт-ключа, сперва забрать Амелию с детьми, у их родителей, которые с радостью приняли внуков на время. Сегодня у них должен был состояться традиционный пятничный ужин, даже Робин обещал осчастливить их своим присутствием, и возможно, познакомить с дамой сердца. Эрис обещала приготовить утку с яблоками. Однако, в последний момент, брат всё же прислал сову, что не успевает из-за работы. Эд ещё подумал, что это его очередная отговорка, в последнее время Роб стал несколько отстраненным от семьи и тот всё гадал с чем это связано.

[indent] Возможно, даже хорошо, что его не было в тот вечер. Они вернулись в добром настроении, однако… Уже приблизившись к двери, мужчина заметил, что она приоткрыта. Как можно было забыть запереть входную дверь? Сей факт сумел встревожить колдуна, но тот всё же решил просто озвучить свои мысли:
[indent] - Милая, ты куда-то ходила? Дверь почему-то не заперта. – Говорит он довольно громко, чтобы жена могла услышать его негодование. Боунс прислушивается, но в ответ лишь тишина. Внутри появляется некий холодок – он знает это чувство, он знает, что за ним последует.
[indent] - Возможно, она просто на кухне и не слышит. Радио играет слишком громко. – Отзывается Амелия, но всё же, остаётся позади него, держа одной рукой Тристана, поглядывая на Пенелопу. Девочка то и дело переводит взгляд с отца на тётю, переминаясь с ножки на ножку.
[float=left][/float] [indent] - Папочка, а где мама? – Спрашивает ребенок, но не получает ответ. Эдгар, вытащив палочку из пиджака, первым проходит в гостиную и останавливается в дверях. С его уст вырывается рефлекторное «ах», дыхание замирает, а руки начинают предательски дрожать, как и всё тело.  Лишь спустя мгновения замечает, что в комнате некий погром.

[indent] Что для нас всех есть смерть?
[indent] В тот момент для него это была борьба. В тот момент для него это была последняя тростинка, за которую можно ухватиться, хоть и понимаешь, что шансов уже никаких.
[indent] - Ами, убери отсюда детей, живо! – Кричит он, падая на колени. Боковым слухом, слышит, как его сестра уводит детей на второй этаж, но Пенни отчаянно сопротивляется и что-то выкрикивает. Эдгар обхватывает руками лицо Эрис, которое ещё едва остаётся теплым. Её глаза открыты, они смотрят на него стеклянным взглядом карих глаз, рот слегка приоткрыт, будто она пыталась кричать. Кажется, что Боунс слышит этот крик в своих ушах, слышит это звон, барабанные перепонки пульсируют. Он едва может дышать. – Ну-же, приди в себя, пожалуйста… - Голос, как и всё тело дрожит. Мужчина обхватывает тело жены и аппарирует в Мунго, прямо в холл.

[indent] Что для нас всех есть смерть?
[indent] Не знаю, как для всех, но для него это отчаянье. Туман, который окутывает голову, делая тебя будто пьяным, будто под самым лютым дурманом, - гляди, ещё немного и совсем потеряешь равновесие. Отчаянье  - самое ужасное чувство, которое приходилось испытывать. Отчаянье – практически равняется, для него, отрицанию происходящего. И это отрицание продлится ещё много дней потому, что Боунс не тот, кто так просто смирится. Не может быть такого, чтобы колдомедики подтвердили смерть, она просто не может умереть.
Это он виноват, только он…
• • • •
[indent] Боунс надевает наглаженную рубашку, поправляет галстук. Сегодня будет действительно тяжелый день. И Эдгар понимает, что он к нему всё ещё не готов. На груди весит медальон, который мужчина никогда не снимает. Открыв его, смотрит на зачарованные колдографии, на счастливые лица его семьи, на веселые лица друзей. Эрис держит в руках только родившегося Тристана, а он целует сына в лоб, после чего женщина смеется. В тот же момент, Пенелопа дергает отца за кофту и дует губки, что о ней в очередной раз забыли. Первое время девочка немного ревновала родителей к младшему брату так, как привыкла, что все её маленькие года, папа с мамой уделяли внимание лишь ей одной. Эдгар всегда считал забавным легкий максимализм Пенни и никогда не ругал девочку за капризы, Эрис де иногда ставила ему в укор, что мол слишком мягкий, то и гляди, сядет на голову, да свесит ножки. Вспоминая такие мелочи, на лице мужчины, появляется легкая, но горькая, улыбка.

[indent] Он закрывает медальон и направляется в сторону выхода. Всё пройдет на старинном кладбище в Уэльсе, где покоилась часть его родственников, куда также должны прибыть все остальные, присутствующие на похоронах. На душе должно быть тревожно, но испытав столько эмоций, Боунс чувствует аж целое... ничего. Мужчина так и не придумал, как правильно объяснить ребенку, что её мамы больше не будет рядом. Его мать, с матерью Эрис, настаивали, сделать всё, как можно более мягко. Но сможет ли сейчас? Эд всегда считал, что с детьми нужно говорить на равных и важные вещи объяснять, как взрослым. Но всё же пока не мог этого сделать. Из-за бюрократической волокиты, он потерял нить, должного общения с родственниками, погрязнув подаче документов на предвыборную гонку. Возможно, в будущем это будет иметь свой роковой результат. Ну, а пока, каждая минута занятости, помогала заглушить боль, нарастающую в четырех стенах одиночества их дома. Боунс всегда был таким… Даже в школе. Сказать, как же на самом деле хреново, он не мог, просто старался себя отвлечь и переживал всё сам.[float=right][/float]

[indent] У вот, него есть ещё шанс всё исправить. Хах, так ли это? Но он хотя бы попробует.
[indent] В Кардиффе была такая же отвратительная погода, как и у них дома, в Лондоне. Мелкая морось пробивала на дрожь, ощущения были, как в тот самый день. Эдгар настоял, чтобы тело Эрис не было открыто. Возможно, это лишь его эгоистичная прихоть, чтобы не испытывать… Чтобы не пришлось заглушать свою боль, - от осознания то, что ему ещё предстоит что-то говорить, ком подступал к горлу.
[indent] Пройдя внутрь небольшой церкви, мужчина рефлекторно искал глазами, других двух мужчин. Но сперва, нашел Амелию, которая уже сидела на лавке, на руках у неё что-то говорила Пенни. Обе в чёрных нарядах. Благо, Гестия предложила на время церемонии посидеть с Тристаном, дабы не тащить ребенка в столь мрачное место. Хотя на самом деле оно не было мрачным… Сквозь цветные витражи, пробивался слабый свет, ложась на лица присутствующих, кажется, он мог видеть каждую частичку пыли, которая повисла в воздухе. Мрачным было как раз другое.
[indent] - Спасибо, что пришли. – Формально отозвался он, подходя ближе к Карадоку и ложа руку на плечо Бенджи; именно их и искал. – Как вы? – Этот треклятый вопрос ему задавали уже миллион раз, так, что сам уже выдавал, словно вырезан был на губах. И какой всё же был глупый вопрос.

текст поста тут

Тайрон - весёлый, смелый парень, который не полезет за словом в карман и будет генерировать шутки и паясничать до тех пор, пока у кого-нибудь из дорогих ему людей не поднимется настроение. Ему нравится жить сегодняшним днём, не загадывая на завтра и не оглядываясь во вчера. Он и Кейрон потеряли всех своих близких родственников в глупой и жестокой распре двух волшебных кланов и не хочет повторять ошибки прошлого. Тайрон - обычный мальчишка в самом разгаре переходного возраста, когда прыщи имеют большое значение, равно как и то, будет ли Элли с ним встречаться.

[indent] Тихое шелестение страниц усыпляло. Ирма отчаянно пыталась скрыть зевок и постепенно сползала под стол, и нещадно пользуясь тем, что занимала в одиночку целую парту, даже закинула одну ногу на соседнее сиденье. В таком состоянии засыпалось ещё лучше, и девушка из последних сил пыталась не подавать виду.
[indent] Зачем она вообще здесь? Ответ на этот вопрос таился в старой байке, рассказанной однажды Фергусом. Мол, в одной из пещер на острове Червиш есть наскальная надпись. Руническая. Она, словно печать, охраняет спящего дракона, прародителя тех самых гебридских чёрных. Дракон в секретной пещере будет спать до тех пор, пока кто-то его не разбудит. И эта простая детская сказочка, рассказанная насмешливым Фергусом будто между делом (он вообще обожал придумывать разные истории для младших сестричек), так зацепила Ирму, что она абсолютно искренне поверила в реальность существования такой надписи, в её магическую силу, в замурованного дракона. Ей было невыносимо жаль несчастного зверя, который не может самостоятельно выбраться из своей ловушки. Летом между третьим и четвёртым курсом она наконец-то упросила Фергуса отвезти её туда, к этой пещере. Брат, помявшись для приличия, согласился.
Пещера действительно существовала. И надпись тоже. Правда, была подозрительно свежая, но об этом четырнадцатилетняя девочка не думала. Всё её существо заходилось в предчувствии близкой разгадки. Она чувствовала, что именно ей суждено разгадать, перевести руны и выпустить дракона на свободу.
[indent] На пятом курсе Ирма прорвалась в библиотеку. Мадам Пинс была вне себя от радости, что кто-то в здравом уме и твёрдой памяти, по собственному желанию пожелал, чтобы его проконсультировали по поводу учебных пособий и любых других знаний о Древних рунах. Окрылённая, библиотекарша летела по коридорам так, что МакФасти не успевала за ней даже бегом. А спустя несколько секунд только успевала руки подставлять под сыплющиеся с полок левитирующие фолианты. Один такой обдал с ног до головы девушку пылью примерно шестнадцатого столетия, и кашляющая Ирма восприняла это как знак - вот, из пыли в пыль, из веков в века переродится заточённый дракон и снова устремится в небо.
[indent] И вот, на шестом курсе в списке возможных факультативов появились руны. Руны. РУНЫ! "Дракон, жди, я уже лечу! То есть, учу!" - вопила в Ирме каждая клеточка. Неудивительно, что она была первой, кто появился в этом пыльном, пропахшем древностью кабинете. МакФасти пришла даже раньше самой профессора Бабблинг, которая невероятно удивилась, увидев вытянутую по струнке девушку за одной из парт. Удивилась, но ничего не сказала.
[indent] Класс постепенно наполнялся людьми, но желающих изучать Древние руны было не так уж и много, поэтому долгое время место рядом с Ирмой оставалось пустым. Вдруг профессор Бабблинг встала, махнула рукой, и тяжёлая дубовая дверь с лёгкостью захлопнулась, ознаменовав начало урока.
[indent] МакФасти превратилась в одно сплошное внимание. Но вместо увлекательного рассказа о значениях рун, их сакральной мощи, профессор Бабблинг начала невероятно сухо и даже с какой-то неприязнью объяснять правила работы с древними фолиантами, с руническими надписями. Примерно двадцать минут урока ушло на то, чтобы досконально, в мельчайших деталях объяснить, как нужно выписывать руны и почему это важно. С этой информацией Ирма даже не спорила, но энтузиазм неумолимо угасал. Проглоченные книги о древней магической письменности жаждали практического подкрепления, и МакФасти всё ждала и ждала, пока они, наконец, дойдут до самого важного.

[indent]Ожидание затягивалось, и вдруг, когда Бабблинг наконец дошла до объяснения структуры рунической символики, дверь за спиной Ирмы тихонько скрипнула, и кто-то вошёл. И через секунду перестал быть кем-то и стал Люциусом. Ирма подавила в себе желание оглянуться на давнего знакомого - ещё живы были в ней весёлые детские воспоминания о том, как они вместе весело бегали по лугам Черстейда, кидали камешки с обрыва и щекотали пузико Жубастику, самому милому дракону во вселенной. Но время неумолимо меняет людей, подминает под себя мнения. И вот уже Люциус не смотрит на неё с искрящимися от восторга глазами, а холодно скользит по её силуэту взглядом, когда проходит мимо по коридору. Несмотря на то, что оба они чистокровные, Малфоям не пристало всё-таки общаться с такими, как она. Ирма понимала и не настаивала.
[indent] И вот, теперь он сидит рядом с непроницаемым лицом, выводит каллиграфически точные руны одну за другой. И вдруг Ирма чуть не подпрыгивает от его голоса. Первая реакция, конечно: "это он точно мне?". Затем удивление сменяется противоречивыми чувствами: "Это мило!" и "Что, думаешь, я ничего не смыслю в рунах?"
"За надом", хочется ляпнуть задетой Ирме, но вместо этого она произносит:
- Потому что это интересно, - звучит убедительно, в меру вежливо. А то, что она всего пару минут назад умирала от скуки - не его ума дело. Теперь будет делом чести прислушиваться к Бабблинг.
- У тебя, кстати, в этом гальдрамюнде ошибка, - едва касается кончик её пера пергамента Малфоя, поглаживает идеально ровную, но неверную линию. - Эта линия должна приходить во-о-от сюда, - перо перемещается на пару сантиметров вправо и вверх. - Тогда будет работать. - и скромно отворачивается, возводя взгляд на профессора. Половину её фразы девушка благополучно прослушала, но уж слишком высок был соблазн подколоть Малфоя. Пусть не зазнаётся, даже деревенщина-МакФасти кое-что смыслит в рунах.

[indent] Ей хочется разодрать себе глотку, царапать волокна ногтями долго и тщательно, ей хочется вырвать все слова, которые она обронила сегодня — ей хочется вырвать из глотки голосовые связки, чтобы больше не иметь возможности говорить (никогда); так будет спокойнее. Ей хочется пробраться дальше и продырявить себе лёгкие — не дышать, не чувствовать, как они наполняются, не жить. Ей хочется заглянуть глубже и свернуть немного левее, чтобы добраться до сердца — кровоточащий орган вывернуть и растоптать — сердцу в груди не место, — его разобрать на кусочки, мышцу полосами отделить, чтобы никогда не собралась больше — у Вильмы больше нет сил всё это чувствовать.
[indent] Её рвёт на куски / в ней столько любви; мир уже соскалился и ударил под дых — Трэвис оставляет на ней отметины, а в голове мысли, которым нет назначения. Они бьются внутри черепа — им в голове места мало — они хотят вырваться, освободиться, они в голове Вильмы совершенно лишние — там Паркинсон полноправный владелец, там его вотчина, как и вся Вильма целиком. Мысли едкие, они шипят внутри, разъедают всё, оставляя после себя пепелище; мысли рвутся, за ними рвётся и Вильма. Ей хотелось бы сегодняшний день вычеркнуть, ей хотелось бы его навсегда забыть, ей хотелось бы остановиться, застрять в том, что было — но они с Трэвисом всегда идут дальше; они всегда апофеоза достигают, доводя друг друга до каления белого. Вильма хотела бы зашить себе рот нитями крепкими, чёрными и больше не произносить необдуманных слов, хотела бы запретить себе чувствовать и просто умереть. Вильма хотела бы умереть — понимает это так чётко впервые / смерть её совсем не пугает — только бы от рук Трэвиса. Вильма хотела бы снять с себя кожу, которая усеяна отметинами позорными, унизительными; она первый раз под сомнение любовь Паркинсона ставит, впервые задумывается — мысль птицей бьётся о прутья головы, не унимаясь.
[indent] Она просила себя полюбить, но у него не выходило — она просила отчаянно и рьяно, она просила, торгуясь, она умоляла, но у Трэвиса не получалось; ему было на Вильму плевать. Ему нравилось, когда она находилась рядом, нравилось ощущать прикосновение её губ, слышать аромат её сладких духов и гладить мягкие волосы — ему не нравилось, что Вильме нужно было больше / она просила любви, хоть кусок, но похожей на собственную. Она — щенок, она просит маленькую кость просто кинуть ей под ноги — она будет счастлива, она станет с нею играть, но у Трэвиса даже на это жалости не хватает — он кидает ей под ноги её собственное сердце / Трэвис топчет, топчет и топчет его — он не оставляет на мышце ни одного живого места — он ни одного живого места не оставляет на Вильме.
[indent] Сердце Вильмы огромное — оно вмещает километры и тонны, оно растягивается до непомерных размеров, оно позволяет рвать себя, отщипывать куски, насмехаясь — сердце всё стерпит; сердце терпит Трэвиса. Сердце терпит, когда Паркинсон выкручивает Вильме руки; терпит, когда оставляет пощечины; терпит, когда тянется к палочке и круциатусом снова мучает — сердцу всё равно, сердце Трэвису оправдание обязательно найдёт, сердце придумает: сама виновата. Вильма сердцу поверит, Вильма к сердцу прислушается, Вильма заклинанием синяки скроет с кожи, зелье выпьет от боли в рёбрах и жить продолжит, стараясь забыть.
[indent] Вильма плакала, вгрызаясь зубами в край одеяла, она выла, жалея себя, жалея, что отменить произошедшее не может, жалея, что не может стереть всё из памяти. Её лицо украшает синяк, он тянется от шеи к скуле, он падает тенью на половину лица, закрывая собой сожаление; её лицо украшает кровь, размазанная по губам и окрасившая зубы; её лицо украшает фальшивая улыбка — всё хорошо (сама виновата). Вильма умоется и скроет следы с помощью заклинания, Вильма снимет разорванную Трэвисом одежду, посетует буднично, что кофта эта ей слишком нравилась, Вильма скроет раны за длинными рукавами, Вильма залепит дырки в сердце пластырем и уйдёт подальше — Вильма убежит. Она убежит от собственных мыслей, от слов Трэвиса, от поселившегося в голове червячка сомнения: «а любит ли он меня». Она пойдёт в ближайшую таверну и скроется в темноте от посторонних глаз и в алкоголе — от собственных мыслей.
[indent] Вильма поймёт — ей страшно.
[indent] Боль начнёт накрывать постепенно, рёбра заболят первыми, органы взвоют внутри, грудь сдавит в смешке — сама виновата. Вильма позовёт подругу, чтобы скрасить одиночество, чтобы отвлечься. Вильма захочет просто немного пожаловаться, поныть, поделиться — чтобы её успокоили, чтобы в мысли укрепили прочнее — сама виновата.
[indent] Она просит прийти Прюденс, потому что знает — та вряд ли откажет; Вильма помнит, что ей нравился Трэвис, она одна из немногих, кто его одобрял и никогда не пытался Мэйвор отговорить / когда-то давно, но Ви успела об этом забыть. Вильме кажется, что Прюденс именно та, кто ей сейчас нужен — человек со здравой головой, человек, способный ей правду сказать искреннюю и прямую (ту, что нужна): сама виновата. Вильма не знает, чего хочет услышать, но решение переложить планирует; она от Трэвиса оторваться не может — сердце готово снова простить, — она от Трэвиса хочет держаться подальше — так одна-единственная здравая мысль подсказывает, которую Мэйвор старательно от себя отгоняет: «прочь».
[indent] — Прю! — вскрикнет Вэл и кинется на шею зашедшей в бар подруге, пискнет от боли, пронзившей рёбра / от боли избавляться не станет, эти увечья теперь её украшения — мужья благородных дам дарят им золото и бриллианты, Трэвор дарил сапфиры на шее по форме пальцев, на скулах и на боках дарил аметисты и рубинами наполнял рот. — Как я рада тебя видеть. — подруге в плечо смеётся, с сумасшествием смешивая тон обычный. Вильма уже успела подпить основательно, смыть шок, оставив от него только боль и обиду.

- Хм, надо сгонять этого ленивца в Шугарплам, говорят, что сахар делает людей счастливыми и… - всё ещё рассматривая столик перед собой, Фигг подносит указательный палец к губам и утыкается в него кончиком носа, тем самым выражая полную сосредоточенность, - как там говорил Том? Ах да, считать надо до десяти. Раз, - Арабелла всё ещё стоит спиной в болтливому соседу, - два, - убирает пальчик, выдыхает, - три, - перекидывает полосатую тряпку через плечо, даже не испугавшись, что испачкает одежду, - четыре, - поправляет стул, чуть откинув голову назад, прикрывает один глаз, убеждается, что та с точностью стоит в параллельной линии с краем стола, усмехается, - пять, - снова выпрямляется, слегка потягивается на месте, вытянув перед собой руки, наматывает один рукав, - шесть, - второй рукав, - семь, - и, вот уже готовится развернуться, чтобы кратко и сжато изложить свои доводы относительно того, как следует вести себя в общественных местах, если зуд в одном месте никак не унимается, а инстинкт самосохранения так неудачно оказался именно в той клеточке мозга, что напрочь отсутствует, как…

Ну, облом. Спасибо.

Конечно. Как же иначе.

Неудивительно, блять, что именно в этой стране столько баек про рыцарей в сияющих доспехах, ведь чем ещё может заниматься среднестатистический волшебник, решивший пропустить несколько бокалов красного валлийксого, – конечно же она это запомнила, - как не влезть со своими рыцарскими доспехами, дабы спасти незнакомую принцессу от назойливого великана. Не дракона. Драконы милые. А великаны… ну, сложно сказать, что Беллс испытывала к ним какие-то негативные чувства, скорее была индифферентна – есть они, нету их, какая, к черту, разница. Но, вернемся обратно к этой милейшей ситуации, которая должна была обрести все краски именно в тот день, когда Том решил навестить свою семейку. Именно за время тех нескольких жалких секунд, что Альфи решил выйти на перекур и оставил её разбираться с этим… сами поняли, чем, одну. Да потому что, нет ничего, с чем бы не смогла разобраться прекрасная и умопомрачительная Арабелла Фигг.

Ага. Щас.
Альфи как-то не подумал, что в Дырявом Котле немало «рыцарей», что вечно лезут туда, куда их не просят. К примеру, тот высоченный Карадок, который нередко заглядывал к ним и каждый раз умудрялся стать головной болью всех, включая Беллс. Нет, ничего против него она не имела. Чувак был забавный, очень смешной и, что самое главное – вполне себе вменяемый. Но вот это шило у него в одном месте, что не давало ему покоя, явно пиная его в сторону очередной неразберихи, просто «потому что». А потом всё как обычно – лёд в мешке, что летит прямо в лицо Карадока и озлобленная Беллс, которая орёт на него, чтоб больше сюда не совался, если не может держать свои психи при себе.

И тут второй такой же.
Да уж. Почему бы и нет?

Арабелла, ввиду своего совершенно гнусного, просто невыносимого характера, лишь прикрывает глаза на мгновение и вздыхает, стоит ей расслышать столь благородные слова с уст незнакомца. «Прекрасная дама». «Непристойная форма». Фигг открывает глаза и сложив руки на груди, смотрит перед собой. Мерлин, куда она попала? Что за пафос и какой вилкой себя заколоть? «Невежливая свинья» - боги, да он издевается или серьезно это говорит? Ей хочется прикрыть глаза рукой, дабы не видеть этот позор – да, именно, так и есть. Это самый настоящий «позор», иначе и не скажешь, потому что, черт возьми, если уж так хотелось встать на защиту «прекрасной дамы», то можно было не распинаться на столь очаровательные слова вроде «грубияна», и просто сказать ему прямым текстом, что он говно гиппогриффа, а не вот это всё.
Ну, хоть «свиньей» обозвал. И на том спасибо. Может и не всё потеряно, кто знает.
Беллс уже намерена вмешаться, чтобы объявить о завершении столь чудного спектакля, даже делает решительный шаг в сторону этих двух молодых (или не очень) петухов, когда картина обретает совсем иные краски – весьма пестрые, надо признать. Посетители паба, явно приметившие эпицентр угрозы, следовательно, моментально расступившись, когда в их сторону летит этот мешок с какашками, не вызывают у Фигг ровным счетом никаких эмоций, - она продолжает стоять на том же самом месте, даже и не соизволив сделать шаг назад, лишь едва заметно вздыхает, когда от столь резкого полета «свиньи» и «грубияна», прядь её тёмных волос слегка подрагивает. Бочки летят в стороны, свинья без сознания, а Фигг думает лишь о том, что это именно ей тут прибираться, - прекрасно, просто прекрасно. К слову, ей не приходится долго ждать, чтобы найти виновника столь неудачного представления, и блеснуть карими глазами, давая ему понять, что лучше ему валить отсюда на все четыре стороны, иначе она сама его выволочет отсюда. Походу в пабе сегодня собрание людей-бессмертных, или слишком уж храбрых (до тупости «храбрых»), потому что индивид номер два, решает, что, вот после всего этого – самое лучшее время заговорить с Беллс. Покойся с миром, чего уж там.

«Недорыцарь» оказывается рядом с ней за считанные секунды и «дико извиняется», - кто вообще придумал эту формулировку? Нельзя сказать просто «извиняюсь», какое ещё «дико»? Они, что, в каком-то бульварном романе? Арабелла складывает руки на груди (снова) и всем корпусом разворачивается к обросшему парню (он ведь парень, правда? Не так уж и старше неё?) и смотрит на него внимательно, - тонкие губки слегка дергаются по углам, а грудь то поднимается, то опускается, потому что Фигг прервали и она сбилась со счета. Том обязательно посоветовал бы начать отсчет сначала, но, ей плевать, сейчас ей не до считалочек.
- Не уверена, что его примут в Мунго, - предельно спокойным тоном начинает Арабелла и пытается выглядеть… дружелюбной? Милой? Сильно сомневается, что выглядит таковой, учитывая то, что парнишка смотрит на неё так, словно ожидает, как минимум авады. – Животных там вроде не лечат, но, я могу ошибаться, - слегка пожимает плечами, про себя думая, что вот понятия не имеет о том, лечат в Мунго животных или нет. Как-то не задумывалась над этим вопросом. Впрочем, оскорблять зверушек тоже так себе поведение, но, слово не воробей, так что, ничего уже не поделаешь. – Вы поможете. Да, вы определенно поможете мне убрать этот бардак. Более того – вы его и уберете, потому что, увы, я не рассчитывала возиться с этим, - указательным пальцем рисует кружочек в воздухе, вокруг «свиньи», - и, в следующий раз, обязательно подумаете перед тем, как вызваться кого-то спасать, - наигранная улыбка играет на губах Беллс, когда она это произносит, - здесь должна быть речь о том, как я вам благодарна, полагаю? Так вот, её не будет, потому что в спасении не нуждалась, и моя честь никаким образом не была задета подобными замечаниями. А если бы и была, то прекрасно справилась бы сама. Так что, да, можете приступать к делу, - всё ещё стоя перед молодым человеком, Арабелла кивает ему в сторону того бардака, что тот устроил, - Вам одолжить метлу или сами справитесь? 

Ну да, ну да. Интересная работа, возможность увидеть новые экзотические места. Ищут смелых и активных волшебников, владеющих трансфигурацией и любящими магических существ. Брен выдал хмурую ухмылку, обмакнул перо в чернильницу и выписал рядом: и обожающих перекладывать бумажки со стола мистера Коула на стол мистера Макнейра. Волшебник на буклете, призванном агитировать выпускников Хогвартса, пробурчал что-то в том роде, что его тоже не затем размещали на буклете, чтобы развлекать разгильдяев.
- А я шел бороться с драконами, и погляди, - резонно возразил Бреннан в полголоса, обводя глазами пространство вокруг. В большом кабинете кроме него было пятеро сотрудников: еще двое стажеров, два драконолога и драконоборец, которые призваны были учить вчерашних мальчишек. Брен не метил в драконологи, хотя их потому и было больше, что погладить дракона по холке хотел каждый второй, а как уничтожить взбесившегося - так все слишком благородные. Тем не менее и у будущих драконологов, и у будущего драконоборца на столах лежало примерно одинаковое - огромное - количество бумаг. Там были обучающие буклеты, служебные записки, выписки из энциклопедий и новинка сегодняшнего дня - брошюрка, которой предстояла проверка и скоры выпуск в печать. Брен сперва возгордился тем, что им доверили проверить сведения о драконах, но потом понял, что проверка была заключена в выискивании досадных опечаток. Ну что ж, писал он, кажется, без ошибок, и чужие увидеть тоже мог... хотя хотелось бы поправлять информацию более специализированную.
- Что за придурок это писал... - простонал с соседнего стола Ник. Бреннан внутренне согласился, но виду не показал. Никто из стажеров ему не нравился, о драконах они ничерта не знали, ни чтобы их уничтожать, ни чтобы тем более их воспитывать. Отношения были напряженными. Брен был один тому виной, но поделать с собой ничего не мог: его щенячий энтузиазм, которым младший МакКливерт положительно отличался в школьные годы, исчез без следа. Мало кто к двадцати трем годам вляпался во столько же дерьма. Теперь хотелось только остаться при своем и показать, что хоть чего-то да стоишь; терпеливое обучение тех, кто пошел в драконологи, потому что куртки из драконьей кожи выглядят круто, в планы не входило.
Странно это, подумалось вдруг Брену. Он оторвался от брошюры, уставившись в пространство между двумя ближайшими столами. Мысли невольно перекинулись на свою семью, на семью МакФасти. Хотя он сам не хотел иметь ничего общего со спасением драконов, эти ребята все же кое-чему его научили. И странно, как они повлияли на пустую мальчишескую голову: за благоденствие толстокожих тварей Брен не боролся, но вспыхивал, как порох, когда кто-то начинал рассуждать о драконьих повадках, о мифических способах улучшить мозги с помощью странных драконьих частей, обо всем, короче, о чем понятия не имел. И хотелось запальчиво крикнуть: заткнитесь! ничего вы не знаете! Чему вообще вас учили? Вчера один из младших драконологов, недавних стажеров, заявил, что ласковее недавно отложивших яйца драконих сложно существ найти. Бреннану едва удалось сохранить молчание, но тяжелого вздоха удержать не удалось, за что тут же было получено последнее-официальное-предупреждение.
На некоторых людях прямо-таки написано "скотина", и иногда они даже скотинистее драконов, это Брен в Министерстве уяснил хорошо. Он коротко, раздраженно вздохнул и вернулся к бумажкам. И кто писал-то все это? "Дроконологи" и "валшебники", сложно поверить, что это ошибки самопишущих перьев. Эти ребята обычно хорошо документируют сказанное и заданное. И вот, снова: "преходите". Бреннан заскрипел пером, перечеркивая неверное и подписывая правильное. Спорить можно было, что все ошибки сделаны исключительно для удовольствия стажеров, чтоб жизнь медом не казалась.
Дверь в кабинет скрипнула, открываясь и закрываясь - это Ник вышел вслед за остальными. Вообще-то сейчас было официальное обеденное время, но гораздо умнее было изображать активную деятельность, даже если ее не было. Тот самый скотинистый драконолог предпочитал работающих стажеров, как он всегда и повторял. Успокаивало только то, что от стажировки оставалось всего ничего - четыре месяца. Глядишь, помимо бумажек их еще раз возьмут на реальное дело - хотя бы единожды.
Звук чьих-то торопливых шагов заставил Брена поднять голову от своей работы - он подумал было, что происходит что-то интересное, и в первые секунды не сообразил даже, кто перед ним стоит.
- Ирма? - не до конца веря глазам своим, спросил он. И тут же, глухо застонав, закрыл лицо ладонями. Подумаешь о МакФасти - они тут как тут, следовало уяснить это еще месяц назад, когда в коридорах встретился Честер. Можно было понадеяться, что Ирма МакФасти появилась здесь по своим делам, но выражение ее лица такой надежды не оставляло. Брен выбрался из-за стола и с вызовом уставился на старую знакомую. Только на это его и хватило.

[indent]  [indent] Паника тело охватывает кованными прутьями, но Алиса упрямо идет вперед, пальцами в кору деревьев впиваясь. Она знала, куда записывалась, ладони дрожали, когда Лонгботтом подхватывала несколько склянок зелий, которые обязательно не успеет использовать. В последнее время все сложнее оценивать опасность и невыполнимость заданий, и она вынуждена принимать участие в каждом, чтобы не оставлять в одиночестве тех, ради кого продолжает по утрам из постели теплой выбираться.
Утопая ботинками во влажной грязи, Алиса останавливается у линии леса, переводит дыхание и пот со лба стирает рукавом. Солнце уже скрылось за горизонтом окончательно, оставляя лишь разливы красного на границе неба с землей; за низкими домами видны бесконечные леса, и это Лонгботтом настораживает: местность тяжело будет покрыть им впятером.

[indent]  [indent] Она перехватывает артефакт из кобуры, которую прикрепляет теперь только к бедру, прокручивает древко между пальцами, укладывая в ладонь удобнее. Тихое «ревелио», направленное на дорогу от леса до первого сарая, позволяет им продвинуться вперед без видимых препятствий. Алиса успевает стереть следы за их компанией, в конце задерживаясь, вперед себя пропуская новичков.
Она ловит взгляд Фрэнка, который возглавляет их отряд, пытается улыбнуться, но вряд ли на губах появляется хоть что-то, похожее на улыбку. Кивает следом, мол, да, я за тобой, иди, а сама приседает на корточки, чтобы через ограду перелезть.

[indent]  [indent] Они должны добраться до деревянной церкви, в которой, судя по наводке, хранятся артефакты, используемые пожирателями смерти. Алиса предполагает, что кто-то из здешних является одним из тех, кто лицо за маской прячет, поэтому внимательно смотрит по сторонам, когда их отряд вперед продвигается. Не хочется терять своих бойцов, попадать впросак и вновь бежать с поля боя снова.
Артефакт перед собой держит, второй рукой поддерживая запястье, целится в двери и окна, шепча заклинания защиты и невидимости, которыми успевает задеть и Фрэнка. Мантия уже начинает сбоить на ее плечах, поэтому Лонгботтом шаг ускоряет, обгоняя одного из новичков, за руку его подхватывает и заставляет поспешить.
— На два часа, — указывает в сторону церкви, темной от недостатка освещения и скрытой за густыми тучами луной. Остальные кивают, разбредаются по сторонам, Алиса перехватывает рюкзак, открывая его на ходу и оттуда вытаскивая заколдованный камень. Запрет на трансгрессию - необходимость в подобной работе, ибо пожирателям смерти хватает и сил, и энергии, чтобы без передышки прыгать из одного места в другое, а орденовцы не могут рисковать взятыми в плен коллегами. Когда все пять камней касаются земли, Алиса активирует заклинание, куполом скользящее над церковью и замыкающееся над ней с характерным щелчком.
Именно он и служит позывным к действию, которое каждый из них понимает: Лонгботтом вновь приседает на корточки, волшебной палочкой подсвечивая себе проход к окну церкви, через которое хочет внутрь попасть. Заходить с крыльца может стоить оторванной ноги или расщеплением: она уже успевает это запомнить, останавливаясь у рамы и выдыхая на нее несколько раз, на затуманенной поверхности вычерчивает руну тишины. Когда стекло разбивается, то бесшумно падает на деревянный пол, а Алиса следом перелазит внутрь.

[indent]  [indent] Люмос использовать она не спешит, вновь проверяет территорию, оглядывается, в углах разыскивая или ловушки, или признаки присутствия посторонних. Когда внутри оказываются остальные орденовцы, она Фрэнка руку ненадолго сжимает в жесте, хорошо, что ты добрался. Они осматривают помещение, находят скрытый проход в подвал, который один из них спускается, чтобы проверить на наличие артефактов.
Алиса не сразу понимает, что Кевина нет дольше положенного, некоторое время смотрит на вход в погреб, подбираясь медленными шагами к нему. Люк открыт, поэтому в темноте она ожидаемо ничего не замечает, но, отправив шар люмоса в закуток, замечает отблеск серебристой маски, следом тут же отправляя обездвиживающее заклинание. Оно ударяет мимо, а в нее летит зеленый луч, от которого Лонгботтом успевает отскочить, в ответ выбрасывая связывающее заклинание.
— Черт, — ругается она, — ловушка, — кричит громче, чтобы остальные услышали, а топот подмоги пожирателя заставил насторожиться. Он пытается аппарировать — слышен резкий хлопок неудавшейся трансгрессии, — и Алиса палец к губам прикладывает, когда орденовцы останавливаются к люка.
— Выходи, — требует следом, в ответ получая лишь смешок, а затем из дырки в полу летит в их сторону куртка Кевина и его переломанная палочка. Она губы сжимает, пальцами палочку перехватывает и внимательно следит за отблесками света в щелях деревянного пола - пожиратель смерти двигается.

[indent]  [indent] Ивонн бросается в атаку, доски прожигая огненным шаром, вопит проклятья, потому что Кевина знает лучше остальных, отправляет по меньшей мере три заклинания без передышки, с воем отступая на несколько шагов, когда сипло вдыхает разгоряченный воздух.
Алиса ее хватает за руку, уводя за спину, в дыру отправляет обезвоживающее и колющее, когда слышит грузный грохот. Очевидно, тело падает, поэтому Лонгботтом замирает на месте и пытается прислушаться к вновь образовавшейся тишине.
Она Ивонн отпускает, скрипучими шагами продвигаясь ко входу в погреб и приземляется на утоптанную землю. Пахнет затхлостью, а темнота слепит хлеще, чем подобное заклинание.

[indent]  [indent] Алиса выступает против использования непростительных заклинаний, потому что они душу раскалывают, и орденовцев к пожирателям смерти приравнивают. Она спорит с Аластором, с Фрэнком, с Марлин, не отступает от своей позиции даже тогда, когда они одного за другим хоронят, во всем обвиняя случай и агрессивное поведение обеих сторон.
Поэтому когда она видит пожирателя смерти, стоявшего на своих двоих, то не сразу реагирует на его атаку, но успевает за коробками спрятаться. В него не попадало ее заклинание, он лишь их обманул, бросив бедного Кевина на пол для характерного звука.
[float=right][/float]— Он в сознании, — кричит вверх, пока выбрасывает жалящее и связывающее снова и снова, но пожиратель уже подтягивается на руках через дыру в полу. Она слышит яростные проклятья наверху, подбегая к лестнице и забираясь по ней обратно на поверхность. Труп Ивонн Алиса замечает первым: она лежит чуть поодаль от остальных, определенно сраженная Авадой, в ее руке все еще сжата волшебная палочка, а ноги подрагивают в конвульсиях. Силой воли она заставляет взгляд от нее отвести, чтобы выбросить взрывающее заклинание. В этот раз наконец попадает, и пожиратель отлетает на несколько метров на скамейки, когда Лонгботтом побегает к мужу, чтобы не отставать от остальных.

[indent]  [indent] — Две авады, — никак не комментирует это, хотя понимает, что они не могут уложить одного пожирателя, потому что он непростительным пользуется, а сама Алиса продолжает жалить его атакующими. Если бы в погребе не троила время на жалящее, а сразу выпустила бы кедавру, то Ивонн была бы жива. Зло сжимает волшебную палочку, выбрасывая на него Исцендио.
Лонгботтом пытается себя оправдать и не брать ответственность за тех, кого уберечь не может, но то и дело растерянно приседает от летящего зеленого луча в их сторону. От Авады не отбиться ни щитами, ни заклинаниями, ее можно лишь ею же отбить - как считает Муди. Но Алиса не будет, не будет уподобляться монстрам, она своих демонов держит в замке, прячет в глубине и выпускать не собирается.
[float=left] [/float]Джона хватает за руку, за собой в укрытие утягивая, спасая от авады и сталкиваясь взглядом со Фрэнком. Он против, он не одобряет, Алиса знает, чувствует_понимает, но не станет через себя переступать, не будет. Когда он зелеными лучами пользуется, упрямо не смотрит, потому что с последствиями боится сталкиваться. Может, она и не так отважна, как остальные, или ее принципы все-таки сильнее, чем принципы тех, кто пытается выиграть по-легкому //

[indent] [indent]  [indent][indent] неужели это и есть по-легкому?

власть под рукой и ластится, и калечит.

В австрийской столице яркое солнце и холодный воздух.
Том пьет горячий глинтвейн на открытой веранде одной из местный кофеен магического квартала и даже согревающие чары, пологом накинутые хозяевами заведения, не спасают от ледяных щупалец ветра. В Австрии весна холоднее, но солнце ярче; все туманы исчезают к утру, а не прячут улицы до полудня, как в родном Лондоне. Золотые блики соскальзывают по золоченым барочным шпилям домов, цепляются за изогнутые декоративные фронтоны, свет бежит по мозаичной крыше с цветастым орнаментом, по витражным стеклам готической церкви, прижатой боком к магическому кварталу.
        В Вене нет войны, нет агитационных листовок, мокнущих в лужах прямо на мостовых. Но это не значит, что в Вене мир и спокойствие. Темного Лорда встречают в богатых чистокровных домах с распростертыми объятиями, за ужином с ним пьют вино, говорят о политике. Австрийские чистокровные еще воспринимают Волдеморта как английскую редкость, особый выставочный образец, поговорить с которым все равно что поучаствовать в редком представлении и в ответ на это у Тома хватает сил продолжать тонко улыбаться всем им. Магам любопытно и Темный Лорд может  сделать вид что пляшет под их дудочку.  В благородных домах, среди золотой вышивки на богатых портьерах, тоже таятся черные змеи, есть место амбициям и жажде властвовать и подчинять. Темный Лорд заглядывает в чужие головы и не видит в мыслях никакой разницы с теми, к которым он успел привыкнуть на родине. Австрийцы открывают двери перед чужим Повелителем утром, а вечером часть из них привыкают склоняться перед ним в поклонах. Скоро все пляски закончатся.

                              но темный лорд знает: эта страна чужая ему.
                               и это всего лишь п о к а что

В Австрии он предпочитает проводить время вдали от своего привычного окружения, оставляя часть собственных действий и планов втайне даже от Ближнего круга. Не берет с собой Нагайну и других провожатых не берет тоже. Вне Англии, черных мантий, привычного уже статуса, Волдеморт пьет горячий глинтвейн на открытой веранде и ветер бродит по черным волосам, тянет дымные кольца сигареты своими прозрачными пальцами. Том читает местный магический вестник без особого интереса, в колонке светской хроники находит упоминание о вчерашнем бале, как и о том, сколь широкий был список приглашенных заграничных гостей, потом улыбается снисходительно, вспоминая что на приёме не было ни одного полукровного (кроме него самого).

Тени за Томом копятся черными резкими гранями, густые и объемные, они тем сильнее, что ярче солнечный свет. И Волдеморт подставляет ему лицо, переворачивает страницы газеты, кратким жестом отсылает молоденькую официантку прочь даже не посмотрев на неё и искоса. Где-то между светской хроники Лорд цепляется за имя Саломона Геснера и недовольно кривится. Старый маг был приглашен Морицем Дитрихштейном лишь по желанию Волдеморта и благодаря оказанной Повелителем милости, вот только милость оказалась напрасной. Разговор с Саломоном был бесполезным, неудовлетворительным; Темный Лорд еще неприязненно рассматривал бывшего сторонника Гриндевальда, когда тот напоказ вежливо раскланивался прощаясь.
                                - сожалею что ничем не могу вам помочь, -
                                         лживо прокаркал геснер. и том так же лживо отмахнулся,
                                         словно бы их разговор не имел никакого значения.
Теперь Волдеморт обдумывал дальнейшие действия и свой запасной план. Как удачно, разумеется, что его часть порталом прибыла в Вену накануне. алекто кэрроу Тому даже не понадобилось обращаться к магии темной метки, чтобы почувствовать что его Пожиратель Смерти находится неподалеку. Он только встряхнул газету и аккуратно ее сложил, отнимая взгляд от движущихся колдографий, чтобы увидеть ведьму чуть выше по улице.

У Алекто был взрывной характер, резкие движения, импульсивность и доля дикости, которую - удивительно - не смогли искоренить ни родители, ни образование. Волдеморт лишь изредка видел Кэрроу и едва ли уделял ей внимания столько же, сколько и миссис Лестрейндж, хоть и не так уж много женщин он допускал в ряды своих боевых сторонников. Теперь со стороны следил за девушкой пристально и внимательно, совершенно не скрываясь от Кэрроу. Даже допускает краткую тень улыбки, когда ведьма замечает его самого и все еще пристально-равнодушно смотрит, никак не выражая ни интереса, ни неприятия. В чужой стране Темный Лорд ведет себя человечнее, самую малость, но человечностью все равно обладает едва ли.

Алекто Кэрроу в Австрию отправили по его же приказу, как пушечное мясо, которым не жаль воспользоваться, если подобное выйдет на пользу. Тайно, не привлекая внимания, чтобы в чужой смерти Темный Лорд вдруг не стал виноват по нелепому стечению обстоятельств. И потому сейчас Волдеморт допускает улыбку и чуть склоняет к плечу голову, узнавая сторонницу. Он взмахивает рукой приглашающе и ждет когда Пожирательница подойдет к его столику.

- Мисс Кэрроу, - в качестве приветствия произносит Темный Лорд и указывает кивком на креслице напротив. Суетливая официантка даже успевает поднести белую вышитую салфеточку, положить пергамент с меню и с поклоном ускользнуть прочь, прежде чем Волдеморт вновь заговорил. - Какая неожиданная и приятная встреча.

В голосе прорезается тень иронии - в совпадения врядли из них двоих верит хоть кто-то. Под солнечным  светом австрийской столицы Волдеморт прячет багровые глаза за карими, но кровавые искорки у черных дыр зрачков прорываются все равно. 

- Может статься вы мне здесь пригодитесь. - Свои слова Волдеморт украшает холодной улыбкой, бархатом ровного голоса  и смотрит в чужие глаза.

         Алекто Кэрроу молодая, полная жизни.
                       Повезет (ей же) если всё так и останется.

Патриция осекается, потому что Доркас говорит правильные вещи: что ее ждет через год там, откуда она бежала, потому что когда-то всех окрестила монстрами, зверями, чьих лап опасаться нужно? Наверное, ничего хорошего, сто процентов - ничего_хорошего. Селвин скорее наказать себя хочет, с каждым годом ставки повышая. Сначала это было самобичевание, общение с теми, кого презирала до этого, а теперь вынуждена с ними равняться, после - побег, отчаяние, попытка скрыться от всего мира. Когда с этими тенями Патриция смиряется, она решается на следующую ступень: разговор с Нейтом, Кадом, теперь возвращение домой. Кажется, что еще чуть-чуть и ее на земле этой больше не будет, судьба наконец устанет бороться с яростными попытками с ней столкнуться и просто даст то, чего Селвин жаждет. Наверное, так было бы правильно, так было бы с п р а в е д л и в о.

— Я их не защищаю, — отвечает пристыжено, потому что не ради пожирателей смерти рискует всем, а ради семьи.
— Я уговорю их уехать, бросив все позади, — скорее себя успокаивает, чем Медоуз пытается предложить очередную сделку. Могла бы быть более убедительной: Доркас, только я могу их убедить, понимаешь, надо бежать, - было бы этого достаточно она уже никогда не узнает. За год ее отсутствия Орден Феникса никуда не сдвинулся: разве что оказался запрещен законом, что только усложняло ее сотрудничество с ним. Если теперь они наравне с пожирателями смерти, то в чем смысл, стоит ли ради этого рисковать?

Медоуз повторяет то, что ей твердят окружающие: ради блага, ради добра, ради светлой стороны. Но кто определяет то самое благо, кто диктует способы борьбы? Селвин догадывается, что орденовцы следуют за несколькими лидерами, судя по всему, один из них Альбус, раз она сама с ним договаривалась о сделке, второй - Аластор, потому что Фрэнк именно через него ее в Орден зовет, а третий Эдгар, потому что он баллотируется в министры. Патриция правда не понимает, попытка победить в выборах - это способ отвлечь внимание или на свою сторону перетянуть первенство, ведь если во главе министерства магии окажется свой человек, то посадить неугодных в Азкабан на пожизненное заключение будет в разы легче.
Но только магглы не догадываются, что министры магии - лишь куклы, власти особой не имеют, ибо все решает визенгамот, председателем которого еще нужно стать. Значок министра не дает подобной гарантии, поэтому планы Ордена Феникса для нее до сих пор остаются загадкой.

Да и Доркас задается тем же самым вопросом, переспрашивая то, на что Патриция и сама найти ответ не может. Столько лет между двумя огнями, столько переживаний и попыток понять, как_правильно приносят лишь мигрени и нервные расстройства, а не мудрости или хотя бы жизненные уроки.
Но Пэт палочку крепче пальцами сжимает, потому что от своей мысли отступаться не хочет - это последний разговор с орденовцами, больше она с ними не только сотрудничать не хочет, но и пересекается. Клятва связывает ей руки, она не может поделиться ни с кем важной для деятельности феникса информацией, поэтому они могут просто ее отпустить, в конце концов Селвин имеет право принимать решения самостоятельно.
— Я считаю, что нельзя верить одному человеку, — отвечает, чуть погодя, искренне и так, словно не прощается, — нельзя верить в одного человека настолько слепо, чтобы следовать его указаниям беспрекословно, — Патриция кивает на палочку, которую Доркас на нее направляет, потому что если бы не Альбус, - она в этом уверена, - то они бы уже давно разошлись с миром. Но он приказал следить и не отпускать, что понять можно, но принять - нет.
— Надежду нужно искать в нас самих, в семьях, которые разрушаются из-за чужих амбиций, — упрямо отвечает Селвин, своего артефакта не опуская и понимая, что следующие слова Медоуз вполне закономерны. Она не может предать своих, подставить того же Дамблдора или Хартли - любого, кто причастен к информации, которой Пэт обладает. Но все эти разговоры толка никакого не принесут, девушки все равно будут стоять на своем, оттого Патриция на месте остается, раздумывая, достаточно ли времени прошло, чтобы вновь прыгнуть в вихре аппарации.

В ответ Доркас она только кивает:

— Я не хочу тебя ранить, — предупреждает, а на самом деле показывает, что не отступится и ее решение окончательное. Приподнимает голову, губы поджимая, и не отводит взгляда от той, от которой зависит чуть больше, чем ничего. Орденовцы заставляют всех членов организации чувствовать себя важными, словно они и правда могут что-то исправить, но очень легко отличить оптимистов от дураков, и Патриция во взгляде Доркас видит то, что в свое время мечтала разглядеть в Нейте. П о н и м а н и е. Она не просто стоит посреди поля, не просто под прицелом держит ту, кто когтями себе вырывает путь домой, она словно сама рассуждает о происходящем, и это Селвин заставляет смягчиться, поэтому палочку опускает.
Сражаться она не будет, выдержит атаку, ее заблокирует, но сама наступать не станет; подбирает рюкзак, который по воздуху к ней летит, не выпуская Медоуз из видимости.
— Я не могу быть с теми, в кого не верю, как бы мне ни хотелось справедливости, но для всех она разная. То, что Альбусу принесет удовлетворение, разрушит несколько семей, и я не могу с этой мыслью жить дальше, потому что в войне нет победителей, — Патриция щит вокруг себя колдует, — мы уже все проиграли, Доркас, — а потом трансгрессирует несколько раз, прыгая из парка в Косой переулок и оттуда в гостиницу Бирмингема, пока наконец не останавливается в нескольких километрах от родового поместья с попавшим в нее заклинанием Доркас, упрямо за ней прыгающей до Бирмингема.

Патриция наверняка много ошибок совершила и еще совершит, в ней живет бунтарство, которое выражения еще не нашло, потому что боль и отчаяние окружающих в себя она впитывает и не знает, как с ним справиться. Она была на стороне нейтралитета, обратилась за помощью к тем, кто, казалось бы, свет олицетворяет, и теперь должно попробовать понять, что из себя тьма представляет.
Тени ее поглощают по мере приближения к дому, но Селвин шага не сбавляет, крепче лямки рюкзака пальцами перехватывая. Она очень устала и ее тошнит от столько трансгрессий подряд, поэтому у высоких кованных ворот Пэт останавливается, чтобы перевести дыхание. В некоторых окнах горит свет, а лужайка заросла непроходимыми зарослями; атмосфера двора не внушает доверия: слишком мрачно, слишком не_так. На крыльце не встретит мать, тяжелые руки отца ее не обнимут, а взгляды братьев не позволят расслабиться в своей комнате.
Патриция дышать опасается, когда толкает ворота, боясь, что защита ее не пропустит, но не чувствует в ладонях ни боли, ни сопротивления. Делает несколько шагов к дому, пока не замечает, что входная дверь открывается, а освещая теплым светом крыльцо.